|
Итак, князь Даниил с большой свитой — «со всеми
воинами и людьми» — отправился в ставку Батыя.
Татары — идолопоклонники — остерегали каждого, кто
входил в шатер хана, под страхом смерти не наступать на порог. Кроме того, все
посещавшие Батыя проходили очищение между двух огней. «Они веруют, —
сообщает Плано Карпини, — что огнем все очищается, а потому, когда к ним
приходят послы, или вельможи, или какие бы то ни было лица, то и им самим и
приносимым ими дарам надлежит пройти между двух огней, чтобы подвергнуться очищению,
дабы они не устроили какого-нибудь отравления и не принесли яду или
какого-нибудь зла». С огнем вообще следовало обходиться почтительно, поддерживать
его, а лить в пламя только то, что горит: вино, масло, жир; через него нельзя
шагать, плевать в него, заносить над ним нож.
Полагалось еще отвесить поклон на юг — тени покойного
Чингисхана. Надобно было знать, что очистительный огонь родился при отделении
неба от земли; от луча солнца родился и сам Чингисхан. По преданию, он и зачат
был от солнечного луча, упавшего на лоно его матери. Этот «лев людей, небожитель»
явился между монголами «по воле голубого и вечного неба» и ныне его чтили. Он
«онгон» — предок, тень, символ бессмертной души всего народа. Наконец,
полагалось преклонить колена перед Батыем.
Многого требовала черная вера монголов, но князь
Даниил был готов ко всему. Между тем люди Ярослава Всеволодовича в Сарае
надеялись, что он споткнется именно на этикете. К нему, сообщает летопись,
специально приходил «Ярославль человек», крещеный половчанин Сонгур. Это мог
быть слуга Святослава Ярославича, оставленного в Сарае заложником у Батыя.
Когда Даниил собирался идти на прием к Батыю, Сонгур пришел и заявил: «Брат
твой Ярослав кланялся кусту и тебе кланяться», но Даниил отказался от вероисповедных
споров, подозревая умышленное подстрекательство суздальцев. При решении крупных
государственных вопросов он имел достаточно широкий взгляд на вещи. Общение то
с языческой Литвой, то с католиками приучило его к известной веротерпимости.
Даниил сделал все как надо, и ему были оказаны знаки
высшего внимания: хан угощал князя кумысом, а от французского посла Рубруквиса,
вскоре посетившего Батыя, мы узнаем, что пить кумыс у хана — великая честь. Правда,
он же добавляет, что русские и греки избегали этого, считая, что, выпив кумыс,
потеряют свою веру. Даниил так не думал.
Когда князь, «измолвя слова своя», высказал хану
приветствия, Батый спросил его: «Пьеши ли черное молоко, наше питье, кобылий
кумуз».
Даниил вежливо ответил: «Доселе есмь не пил, ныне же
ты велишь — пью».
На это Батый сказал: «Ты уже наш, татарин, пий наше
питье». Князь Даниил, «испив», поклонился.
И все-таки это было невиданное унижение. «О, злее зла
честь татарская!» Даниил Романович, князь — в прошлом великий, обладавший
Русской землей, Киевом, и Владимиром, и Галичем, и иными странами, «ныне седить
на колену и холопом называется и дани хотять, живота на чаеть и грозы приходить»,
писал летописец.
Князь был признан ордынским «мирником», за что ему
пришлось порядочно уплатить. Это было лишь началом зависимости от Орды:
«поручена бысть земля его ему». Даниил сумел обойти хана: нет, он не стал
татарином, как думал Батый, он лишь выиграл время. А вернувшись на родину,
князь начал готовиться к войне за Киев, к борьбе с Ордой.
Михаил Всеволодович совсем иначе был принят Батыем.
Князю претило все в кочевой ставке, включая и Батыя, который с покрытым
красными пятнами лицом сидел в просторном шатре, захваченном в битве при Шайо у
венгерского короля. Михаил скрепя сердце прошел между двух огней, но кланяться
«на полдень Чингисхану» решительно отказался, заявив, что «охотно поклонится
Батыю, но не подобает христианину кланяться изображению мертвого человека». И
здесь не обошлось без «сына Ярослава»; именно он передал Михаилу, что тот будет
лишен жизни, если не выполнит воли хана. Князь отказался, и тогда один из
телохранителей Батыя стал бить его пяткой в живот «против сердца», пока тот не
скончался. Стоявший подле воевода Федор ободрял князя, призывая к стойкости во
имя веры. Потом им отрезали головы ножом. Это было загодя задуманное убийство.
Позднее православная церковь причислила Михаила к лику святых, а пока что
суздальский князь убрал с пути одного из главных своих соперников. Чернигов
надолго утратил свое значение.
Но и участь самого Ярослава Всеволодовича была решена.
,На этот раз не в Сарае, а в Каракоруме, куда он был направлен Батыем на
утверждение как великий князь Руси. По словам Плано Карпини, Ярослав
Всеволодович — «знатный муж», «великий князь Руссии» — отправился ко двору
Туракины с большой СВИТОЙ, НО В трудном пути его люди «в большом числе умерли»,
а по прибытии ко двору Ярослав не получил «никакого должного почета».
В то время выбирали нового великого хана Гуюка, и отец
Александра вместе с Плано Карпини находился среди тех четырех тысяч послов, что
съехались из покоренных земель. Неподалеку от ставки стояли повозки, нагруженные
дорогими подарками.
Деятельный Плано Карпини побывал и внутри ограды,
окружавшей великоханский шатер из дорогой белой ткани. Повидал он и трон Гуюка,
«изумительно вырезанный» из слоновой кости, украшенный золотом, дорогими каменьями.
Это была работа пленного русского умельца Косьмы, «бывшего золотых дел мастером
у императора».
...Враждебная Батыю ханша Туракина не допустила
утверждения Ярослава, как сарайского ставленника, главой Руси. Мать императора
Гуюка пригласила Ярослава в свой шатер и, «как бы в знак почета, дала ему есть
и пить из собственной руки». Несмотря на всю грязь татарского двора, отказаться
было нельзя.
|