|
Случилось так, что именно в это время в Новгороде на
подворье оказались папские легаты — два хитрейших, сведущих епископа с грамотой
от папы Иннокентия IV. Послы пришли из Лиона через Прагу и Краков. Их путь
занял свыше трех месяцев, и письмо, датированное 22 января 1248 года (или по римскому
календарю «десятого дня февральских Календ пятого года»), попало из Лиона в
Новгород лишь летом.
Что же писал «благородному мужу Александру, герцогу
Суздальскому» «раб рабов божьих» Иннокентий IV? Папская булла основана на
сведениях, которые привез Карпини о предварительном согласии Ярослава
Всеволодовича вступить с курией в переговоры об антитатарском союзе, папа
истолковал это как признание своей власти.
«Отец грядущего века, князь мира, сеятель
благочестивых помыслов, искупитель наш господь Иисус Христос окропил росою
своего благословения дух родителя твоего, светлой памяти Ярослава, и, с дивной
щедростью явив ему милость познать господа, уготовил ему дорогу в пустыне,
которая привела его к яслям господним, подобно овце, долго блуждавшей в
пустыне, ибо, как стало нам известно из сообщения возлюбленного сына, брата
Иоанна де Плано Карпини из Ордена миноритов, прото-нотария нашего,
отправленного к народу татарскому, отец твой, страстно вожделев обратиться в
нового человека, смиренно и благочестиво отдал себя послушанию римской церкви,
матери своей, через этого брата, с ведома одного военного советника, и вскоре
бы о том проведали все люди, если бы смерть столь неожиданно и злосчастно не
вырвала его из жизни».
Порассуждав о том, что отравленный ханшей Ярослав
причислен к «сонму праведников» и «покоится в вечном блаженстве там, где сияет
немеркнущий свет, разливается благоухание», и где он «постоянно пребывает в
объятиях любви, в которых несть пресыщения», папа переходит к своему деловому
предложению: «Итак, желая, чтобы ты, будучи законным наследником отца своего,
обрел блаженство, как и он, мы наподобие той женщины из Евангелия, которая
зажгла светильник, дабы разыскать утерянную драхму, разведываем путь, прилагая
усердие и тщание, чтобы мудро привести тебя к тому же, чтобы ты смог
последовать спасительной стезей, по стопам своего отца», и, «оставив бездорожье,
обрекающее на вечную смерть, смиренно возъединился с тою церковью, которая тех,
кто ее чтит, бессомненно, ведет к спасению прямой стезей своих наставлений».
Папа строил свой дипломатический расчет, зная о
враждебности Александра к великоханскому двору: «За то же, что не пожелал ты
подставить выю твою под ярмо татарских дикарей, мы будем воздавать хвалу
мудрости твоей к вящей славе господней». Он прельщал князя выгодами союза с
римской церковью: «Да не будет тобою разом отвергнута просьба наша», которая
«служит твоей же пользе, но, конечно, не останется сокрытым, что ты смысла
здравого лишен, коль скоро откажешь в своем повиновении нам, мало того — богу,
чье место мы, недостойные, занимаем на земле. При повиновении же этом никто,
каким бы могущественным он ни был, не поступится своею честью, напротив,
всяческая мощь и независимость со временем умножатся, ибо во главе государств
стоят те достойные, кто не только других превосходить может, но и величию божью
служить стремится».
Этот туманный намек на «умножение мощи» с принятием
католичества, возможно, и имел бы цену в глазах Александра, не знай он кровавых
дел тевтонов. Все это были словесные сети для отчаявшихся, как его отец,
который, терпя унижения в далеком и ненавистном Каракоруме, жизнью заплатил за
минутную слабость духа.
...А грамота продолжала свои посулы: «Вот о чем
светлость твою просим, напоминаем и в чем ревностно увещеваем, дабы ты матерь
римскую церковь признал и папе повиновался, а также со рвением поощрял своих
подданных к повиновению апостольскому престолу, чтобы вкусить тебе от
неувядаемых плодов вечного блаженства».
Кто-кто, а Александр знал, что сближение с
апостольским престолом приведет его к утрате княжеского стола, ибо в глазах его
подданных папа — покровитель врагов Руси. А что до «вкушения вечного
блаженства», то еще неизвестно, чей, православный или католический, рай
праведнее, но что Батый его туда отправит, едва узнает о согласии с курией, это
ясно.
«Да будет тебе ведомо, что коль скоро пристанешь ты к
людям, угодным нам, более того — богу, тебя среди других католиков первым
почитать, а о возвеличении славы твоей неусыпно радеть будем».
Что может значить слава, если погибла семья и гибнет
Русь? Где искать эту славу — в Риге, в Вендене, может быть, в Лионе, мыкаясь
при дворах чужих королей? Уж лучше принять унижение в войлочной юрте, перед
властителем в засаленном халате, но зато Русь уберечь. Будет Русь — будет и
слава. Другого выбора нет.
А папа в проповеди своей не забыл и о земном: «Ведомо,
что опасностей легче бежать, прикрывшись щитом мудрости, и мы просим тебя об
особой услуге: как только проведаешь, что татарское войско на христиан
поднялось, чтобы ты не преминул немедля известить об этом братьев Тевтонского
ордена, в Ливонии пребывающих, дабы как только это известие через братьев оных
дойдет до нашего сведения, мы смогли безотлагательно поразмыслить, каким образом
с помощью божьей, сим татарам мужественно сопротивление оказать».
На миг представив себе Русь под опекой святого
престола, было нетрудно предвидеть ее судьбу. Пока будут извещены рыцари, да
пока папа поразмыслит... от Новгорода, Смоленска и Полоцка останутся одни
тлеющие головни. А потом придут и рыцари, но не помогать Руси, а довоевывать
ее.
Решение было принято тут же, на месте, где читалась
грамота Иннокентия IV и где развивали и разрисовывали се словесными узорами
дошлые папские легаты. Они передали князю слова папы: «Наслышаны мы о тебе как
князе честном и славном и земля твоя велика» — и его предложение — принять католическую
веру.
|