...Сперва Александра учили читать и писать. На
Наревской мостовой XIII века в Новгороде, где под вековыми напластованиями
земли до наших дней сохранились водопроводы и мостовые, домницы и горны,
сошники и мечи, шахматы и лыжи, азбуковники и игрушки и, что особенно
примечательно, грамоты, писанные горожанами на бересте, археологи при раскопках
обнаружили детский архив — горстку берестяных грамот, исписанных современником
князя Александра — мальчиком Онфимом.
Онфим учил азбуку по алфавиту, вырезанному на
маленькой можжевеловой дощечке — была своя дощечка и у Александра; Онфим
выписывал буквы и слоги на старом днище берестяного туеса и учился ставить свою
подпись: «Господи, помози рабу своему Онфиму» — то же, но на залитой воском
дощечке, делал и княжич; Онфим писал формуляры деловых писем: «Поклон от Онфима
къ Даниле» — княжичу эти формуляры не подходили.
Его учили более изысканным фразам и дидактическим
нормам, вроде тех, что приводил в своем «Поучении» детям Владимир Мономах: «Еде
и питью быть без шума великого, при старших молчать, мудрых слушать, старшим повиноваться,
с равными себе и младшими в любви пребывать, без лукавого умысла беседуя, а
побольше вдумываться; не неистовствовать словом, не осуждать речью, не много
смеяться, стыдиться старших, с дурными женщинами не разговаривать, книзу глаза
держать, а душу ввысь, избегать их; не уклоняться учить падких на власть, ни во
что ставить всеобщее почитание» в надежде на воздаяние от бога.
Но к одному у них был общий интерес. Онфим не раз
рисовал смешных человечков, а однажды изобразил воина-победителя, поражающего
копьем врага, такое изображение было по душе и юному Александру, иначе оно не
оказалось бы позднее на его личной печати.
Если Онфим читал по простой, затертой от употребления
учебной псалтири, то к услугам Александра были прекрасные рукописи с
хитроумными заставками, рисунками, писанными киноварью и золотом,
небесно-голубой бирюзовой краской.
Главной книгой была, конечно, Библия. Александр знал
ее хорошо, а много позже свободно пересказывал и Цитировал. Поразительна была и
летопись — история «в лицах», украшенная такими картинками, что разбегались
глаза, на них глядя.
Знакомили княжича и со всемирной историей по переводам
византийских хроник. Читал он и знаменитую «Александрию» — роман III века о
подвигах Александра Македонского. На Руси в его время обреталось около 85 тысяч
одних только церковных книг. Читали ему и книги духовные, и местный «Переяславский
летописец». История изначальной Руси и повествование о твердом и победном
правлении суздальских князей западали в душу: ведь и по всему краю — ив
Переяславле, и в Суздале, и во Владимире — высились архитектурные памятники
дедова величия, воспетые летописцами.
Княжич изучал прошлое всех земель Руси, чтобы здраво
судить о месте своей отчины в стране, да и о роли Руси в Европии, Азии и
Африкии — других континентов тогда еще не знали.
Куда легче было понять разнообразие стран света, чем постичь
место Земли во вселенной.
В книгах об этом писалось разное. По «Книге Эноха» над
землей семь небес, на которых сосредоточены и стихии, и планеты, и силы тьмы, и
ангелы, и на седьмом небе, совсем далеко — бог. А Косьма Индикоплов, другой
ученый авторитет, учил, что земля плоская, а края ее в виде гор уходят в
двойное небо.
Сложны были науки. И меры, и цифры. Цифра — та же
буква, но с титлом-знаком, стоящим над ней. Совсем непросто было с дробями,
которые выражались словесно: «пол-трети» — 1/6, «пол-полтрети» — 1/12,
«пол-втора» — 17г (отсюда позднее — полтора). Мерили на сажени, локти, пяди...
Сажень существовала мерная — между большими пальцами раскинутых рук, а была и косая
— от земли до конца поднятой вверх руки. Человек был мерой всех вещей. Люди были
разные, и меры тоже. Города и князья устанавливали средние меры, но и городов и
княжений было немало. Их локти, пяди и версты не совпадали, их деньги —
серебряные гривны имели разный вес *. Постигал Александр и право — «Русскую
Правду», когда присутствовал на боярском совете и в княжеском суде.
Ярослав сумел собрать при своем дворе незаурядных
писателей; созданное ими позволяет судить о духовной среде, окружавшей юного
князя.
Здесь творил Даниил Заточник — автор «Моления» —
сборника горьких и едких афоризмов, посвященного Ярославу Всеволодовичу.
Заточник — символический образ тревожного и скорбного времени, мизантроп,
стоящий на распутье «аки древо при пути» — «мнози бо посекают его и на огонь
мечют». Неудачник, опустившийся дворянин, он изверился в людях — «не ими другу
веры, не надейся на брата». Рн напоминает о прежней службе и просит князя не
забыть: «Егда веселишися многими яствами, а мене помяни, сух хлеб ядуща; или
пьеши сладко питие, а мене помяни теплу воду пиюща от места незавет-рена; егда
лежиши на мягких постелех под собольими одеяла, а мене помяни под единым платом
лежаща и зимою умирающа».
Боярство богатеет, теснит и князя; «Конь тучен, яко
враг храпит на господина своего; тако боярин богат и силен умышляет на князя
зло». Лучше бы мне, обращался Даниил к князю, «нога своя видети в лапте в дому
твоем, нежеле в сафьяновом сапоге в боярстем дворе». Безысходное противоречие
между убожеством и богатством вдруг устрашающе обнажилось перед ним, и он взывает
к князю: «Кому Переяславль, а мне Гореславль», «кому Боголюбово, а мне горе
лютое», «кому Белоозеро, а мне черней смолы...» Ему везде плохо. Такие мысли
тревожили сознание Александра, настораживали юного князя.
|