Образованные деятели церковного просвещения на Руси
йидели смысл бытия в телесной и духовной чистоте, которые достигались
дисциплиной жизни и молитвы. Ярослав же Всеволодович и его окружение смотрели
на мир свободнее, шире. Чистота — это хорошо для «простцев», для люда, а не для
князей. Князь-книжник это нечто другое; это не тот, кто переписывает книги и ропит
их, а тот, кто вникает в сокровища книжной премудрости, ищет в них ответ на
вопросы христианской мысли, жизненной сложности своего чувства.
Александр рос в среде, где не поощрялось всевластие
Церкви. «Не зри внешняя моя, но возри внутренняя моя», — писал Заточник.
«Род» и «естество» человека сложны, он не имеет врожденных свойств: «да не
глаголем», — писалось в учительной литературе, — что этот «естеством
благ», а тот «естеством зол». И «благий» бывает зол, и злой может «быти благ».
Полных праведников не бывает: «Несть праведна, иже не имать ничтоже согрешения,
и несть грешна, иже не имать ничто же блага». В душе человека три силы — разум,
чувства, воля, в ней борется «правда» с «неправдой», и не все ведающие истину
ее творят.
Ценность человека определяется его «нравом» и
«деяниями», а «благородным» его делают «душевные добро-деяния», «помыслы» и
«свершенное житие», особенно же «любовь, смирение, покорение, братолюбие».
В среде образованных самопознание ценилось: «Испытай
себе болына, нежели ближьних», тем и себе пользу принесешь и ближним. Или: «Иже
смотрит сам себе со испытаньем, то уподобен наставник есть душе своей». Может и
грех быть во благо — важны побуждения, которыми поступки вызваны. Словом, это
была гибкая мораль политиков.
Александр рано научился ценить и книжное слово церкви,
и смелость суждений и действий князя. Ярослав всеми правдами и неправдами
пополнял книгохранилище. И когда ростовский епископ Кирилл, богатейший человек
— и деньгами, и имуществом, и книгами, — однажды встал на пути, пытаясь
столкнуть его с великим князем, Ярослав на княжеском совете добился осуждения и
заточения злокозненного святого отца, и среди прочего прибрал к рукам его
библиотеку. Это было драгоценное собрание, судя по чудом уцелевшим экземплярам.
Пергаменные рукописи, богато украшенные орнаментом и миниатюрами, имеют
необычайно крупный, монументальный формат. На первом листе «Слова Ипполита»
изображен князь-храмоздатель в русских одеждах с церковью в левой руке. Фигура
помещена на синем фоне, в одеждах и нимбе — золото.
Еще богаче «Учительное евангелие» Константина
Болгарского: на миниатюре царь Борис на золотом фоне, в роскошном византийском
одеянии, украшенном золотом, жемчугом, драгоценными каменьями. Словом, роскошь,
представительность, как и во всем, что возводилось, рисовалось, сочинялось по
воле суздальских князей.
Восхваление самовластия перемежалось с тревогой о
горестных последствиях его ослабления. Именно при переяславском дворе возникло
и «Слово о погибели Русской земли».
О светло светлая и украсно украшена земля Руськая!
И многими красотами удивлена еси;
озеры многыми,
удивлена еси реками и кладезьми месточестьными,
горами крутыми,
холми высокими,
дубравами частыми,
польми дивными,
зверьми разноличьными,
птицами бещислеными,
винограды обительными,
домы церковьными,
и князьми грозными,
бояры честными,
вельможами многами —
всего еси испольнена земля Руськая...
В еврепейской литературе той поры лишь Петрарка (XIV
в.) в сонете «К Италии...» поднялся до подобного прославления родины.
В «Слове» настойчиво выражена идея
владимиро-суздальского единодержавия, когда «отселе» (от Переяславля) до
союзной ему Венгрии, до Чехии — Польши — Германии и Литвы, до Карелии и
«Дышючего моря» (Ледовитого океана), наконец, до Волги «то все покорено было
богом „христианскому народу" Руси и его защитникам — от Мономаха до великого
Всеволода. И только потому, что со времен Ярослава Мудрого приключилась беда
христианам — одолели их распри, что терзают и ослабляют Русь, обречена она на
конечную погибель.
В раннем детстве, да и потом, во время неоднократных и
длительных наездов в Переяславль, у Александра было время изучить и полюбить
свой край.
Писание, житие, икона, собор — все это ступени не
столько познания мира сего, сколько спасения неизбежно грешной души своей.
Знание ограничено, божественная премудрость — безгранична. И искусство служит
человеку не ради него самого, а ради бога — так учили отцы церкви.
Княжич постиг писание, знал жития, понимал смысл икон.
Наконец пришло время поездки в столицу, и тогда близ устья Нерли, у порога
земли Владимирской, он прочитал архитектурное предисловие художественной
истории родины. И эти первые встречи с прекрасным навеки врезались в его память
и чувства.
Храм Покрова посвящен празднику, который своевольный
Андрей Боголюбский ввел здесь без одобрения митрополита. Этот сказочный храм,
невесомый, летучий, как и его отражение в зеркале реки, поразил Александра
своим отличием от воинственной красоты и грозной, тяжелой неподвижности храма
времен Юрия Долгорукого, стоящего в Переяславле. Мудрая простота, немногосложное
резное убранство фасадов церкви: в центре — пророчествующий царь Давид, по
сторонам львы, с ними рядом — голуби, маски девушек. Храм высился на гладкой
белокаменной площадке, словно дар небес каждому державшему путь во Владимир.
|