Красив был старый Московский Кремль с его
белокаменными стенами, башнями, соборами, золочеными и расписными кровлями
княжеских и княгининых дворцов, строениями митрополичьего двора и трех
монастырей. Видимый со всех концов небольшой тогдашней Москвы, стоял он на
высоком зеленом холме, отражаясь в речных водах. Недаром изобразил его Феофан
Грек в своих настенных росписях — вид московского «града» производил на него
сильное впечатление.
Подходя к Кремлю, книжный человек мог вспомнить слова
из одного очень древнего сочинения — «Шестоднева» Иоанна Экзарха Болгарского
(X в.), где описывалось впечатление, которое должна была производить архитектура
княжеского дворца: «простолюдин и бедный человек и странник, пришедший
издалека… смотрит и удивляется, но когда приступает ко вратам, все ему кажется
чудным и он задает разные вопросы. Вошедши во двор и увидев палаты высокие и
церкви, украшенные камнем, деревом и красками, изнутри же мрамором и медью,
серебром и золотом, он не знает, с чем сравнивать их, ибо не видел ничего
подобного на земле своей…»
С кремлевского холма хорошо был виден живописный
деревянный город с острыми очертаниями многочисленных деревянных же церквей,
свободно разбросанный по холмам и речным поймам. Неподалеку от Кремля «за торжищем»,
по левую руку, если подходить к нему с востока Никольской улицей, высилась
белокаменная церковь Богоявленского монастыря, построенная еще в 1340 году —
«чудное и великое Богоявление».
Достраивалась на окраине города каменная Успенская
церковь Симонова монастыря. Когда осенью 1405 года три художника закончили
росписи в Благовещенском соборе, с нее сняли леса. Стройная, на двухъярусном
подклете, издалека заметная, эта постройка, по отзыву современников, была
«высока и зело пространна и прекрасна».
Столетие спустя, уже в начале XVI века, иностранный
путешественник, обозревая из Кремля виды Москвы, напишет: «Недалеко от города
находятся несколько монастырей, каждый из которых представляется чем-то вроде отдельного
города». Этих небольших деревянных «кремлей» с высокими стенами и башнями,
соборами и окружавшими их жилыми постройками на дальних и ближних окраинах
города к 1405 году было уже множество: Симонов на берегу Москвы-реки,
Андроников на Яузе, Петровский, Рождественский и Сретенский к северу, вверх по
Неглинной, ближний Зачатьевский к юго-западу от Кремля, напротив Крымского
брода.
Сам Кремль имел к тому времени многие и уже неновые
постройки. Древнейшие из них возведены были еще при Иване Калите и митрополите
Петре в те благоприятные для Москвы годы, которые современники назвали «временем
великой тишины». Попав в Кремль через Фроловские ворота, миновав Чудов и
Вознесенский монастыри, москвич и пришелец из других мест видели перед собой на
вершине холма главную кремлевскую площадь с соборами, за которыми высились
живописные деревянные постройки княжеского дворца. На правую руку — Успенский
собор, где совершал богослужения глава единой русской церкви — митрополит всея
Руси.
Постройки времен Ивана Калиты были красивы сдержанной
благородной красотой, вобравшей в себя многие культурные традиции. Ранняя
архитектура Москвы выросла из белокаменного владимиро-суздальского зодчества,
однако современные нам исследователи предполагают, что образы ее навеяны также
впечатлениями от городов, крепостей и церквей Галицко-Волынского княжества,
западнорусских земель, Твери. Широту кругозора раннего московского зодчества
историки объясняют тем, что Москва стала тогда не только политическим,
государственным, но и религиозным центром всей Руси, ее церковной столицей.
Успенский собор 1326 года, в котором бывал Рублев,
давно не существует. На его месте стоит сейчас величественный, огромный
пятиглавый храм с тем же названием, построенный в 1475–1479 годах. Древняя
митрополичья церковь была много скромней и меньше. По раскопкам ее фундамента,
сопоставляя летописные свидетельства с изображениями на иконах и произведениях
ювелирного искусства, историки архитектуры реконструировали ее внешний вид. То
была стройная одноглавая церковь с выступающими с востока тремя полукружиями —
апсидами алтаря, с одним большим с западной стороны и двумя меньшими с севера и
юга притворами-папертями. Подобные храмы с ясно выраженной идеей движения к
небу, «горения к кресту» на долгое время станут образцом для московских зодчих.
Еще ранее их строили в западнорусских землях — в Полоцке, Пскове. Не исключено,
что традицию подобных построек занесли в Москву тверские зодчие, которые
перешли работать к Ивану Калите.
В 1405 году в Успенском соборе и в расположенном к
северу от него деревянном митрополичьем «дворе» было тихо. Менее торжественно,
чем обычно, проходили службы, поскольку тогдашний митрополит Киприан почти полтора
года отсутствовал, объезжая входившие в его митрополию литовские епархии. В
соборе Андрей уже не в первый раз видел слегка потемневшие суровые образа и
настенную живопись. Все это было написано греческими художниками митрополита
Феогноста в 1344 году.
В московских летописях и в книгах, хранившихся,
несомненно, здесь же, в соборной книжнице, можно было прочитать известие
шестидесятилетней давности о том, как украсил «пресвященный Феогност, митрополит
Киевский и всея Руси, у своего митрополича двора соборную церковь пречистыа
Богородици греческими мастеры, того же лета и совершиши ю (ее) всею подписию…».
Греческая дружина художников, вероятно, прибыла в Москву вместе с митрополитом,
уезжавшим незадолго до этого в византийскую столицу по церковным делам. Вскоре
после окончания росписи художники вернулись на родину — русские летописи уже не
упоминают о них впоследствии. Но в Москве остались несколько русских их
учеников, которые, несомненно, принимали участие в «подписании» Успенского
собора. Как выглядели эти фрески, нам уже никогда не представить — они погибли
вместе с разобранным старым собором. Но личность их заказчика проливает свет на
уровень и стиль успенских росписей. Митрополит Феогност, по свидетельству
византийских источников, был столичного происхождения и воспитания. Историки
называют его человеком высокой константинопольской культуры. Он переписывался с
патриархом Иоанном, участвовал письменно в полемике с Григорием Паламой.
Феогност много содействовал греко-русским связям. Никогда не прерывая отношений
с византийской столицей, где он был заметным и уважаемым человеком, он
способствовал укреплению единства русского народа, когда добился закрытия
Галицкой митрополии, и Москва около 1347 года на время стала вновь церковным
центром всех русских земель, в том числе входивших в состав Литовского
княжества. В годы управления Феогностом русской церковью Москва помогла в
реставрации главного храма Византии — константинопольской Софии. Князь Симеон Гордый
послал большую сумму денег на восстановление обрушившейся в 1345 году восточной
апсиды этого храма. Будучи человеком, вне сомнения, искренним и дальновидным,
Феогност высоко оценил русских людей. Ему Москва обязана тем, что преемником
его по московской кафедре стал не грек, а москвич, митрополит Алексей.
Хотя фрески 1344 года не дошли до нашего времени,
сохранились все же две иконы, написанные тогда же мастерами из Константинополя
или их ближайшими русскими учениками.
У современных историков искусства нет единого мнения о
национальной принадлежности создателей этих произведений, поэтому сейчас
предпочтительно говорить о «греко-русском окружении» митрополита Феогноста.
|