Вот в правом верхнем углу из поющего ангельского сонма
выделены три ангела в сияющих одеждах алого, звучно-зеленого и багряного
цветов. Первый из них — он стоит ближе всех к источнику ниспадающего на пещеры
света — держит руки в складках одежд. Покровенные руки — древний символ благоговения,
уважения. На иконе «Рождества» — это знак преклонения перед совершающимся.
Средний ангел, беседуя с первым, как бы узнает о событии… Третий из них,
преклонившись долу, обращается к двум пастухам, сообщая им радостную весть. Те
внимательно слушают, опершись на свои узловатые посохи. Им первым на Земле
открыто о дивном рождении.
Тут Андрей мог вспомнить слова древнего толкования —
эти пастухи, стерегущие день и ночь в удаленной от селения местности свой скот,
«были очищены уединением и тишиною». Вот один из них — старец в сшитой из шкур
мехом наружу одежде, которая называлась у греков и славян милотью и была
одеждою самых нищих, бедных людей, стоит, с доброжелательным вниманием
склонившись перед Иосифом — обручником Марии. Иосиф изображен Рублевым
раздумывающим о чудесных событиях. За пастухом под тенью дерева лежат несколько
животных — овцы, козы. Они, как и люди, растения, сама земля, — участники
события, которое столь значительно, что касается всего творения, всякой
отдельной твари.
А в центре иконы в соответствии с традицией Андреи
изобразил алое ложе, на котором полулежит, опершись на руку, Мария, окутанная в
багряно-коричневые одежды. Ее фигура очерчена гибкой, певучей линией. Она не потрясена
и не устала, необыкновенное рождение безболезненно. Но оно трудно вместимо в
человеческое сознание. Поэтому Мария осознает его в глубокой задумчивости. Она
находится в пещере, но по законам пространства, свойственным иконописи, ее ложе
«вынесено» художником на первый план и дано на фоне пещеры в более крупном
виде, чем остальные фигуры. Зритель видит извне все сразу: и гору, и вход в
пещеру, и то, что происходит внутри ее. За ложем Марии в яслях-кормушке для
животных лежит спеленутый младенец, а над ним стоят животные — вол и похожий на
лошадь осел. Рядом — еще одна группа ангелов, согбенных, с покровенными руками.
Внизу, как бы продолжая длящееся действие, утверждая
мысль, что на иконе представлен мир разновременных, развивающихся событий, а не
единое только, остановленное мгновение, дана сцена со служанками, купающими новорожденного
«отроча младо». Одна из них, склонившись, льет воду из кувшина в купель, другая
держит на коленях полуобнаженного младенца, который тянется к ней детской своей
ручонкой… Личное, живое и трогательное переживание события, глубокая поэзия
свойственны этому рублевскому творению.
А потом Андрей напишет «Сретение». Этот праздник был
известен уже в IV веке. В Риме, в церкви Марии Великой, сохранилось до наших
дней древнейшее из дошедших изображений, относящееся к V веку. Сретение по
смыслу тесно связано с Рождеством. Его и отмечали на сороковой день после
рождественских торжеств. На Руси в первые дни февраля, по старой народной
примете, после ветреных метельных дней усиливался мороз. Стояла глубокая зима.
Не начинались приготовления к весенним полевым и иным работам. Дни еще короткие.
Тихое, располагающее к раздумьям время. Сам праздник строгий, в его песпопениях
нарастает настроение покаяния. Рублевское «Сретение» получилось сложным,
глубоким по смыслу и вместе с тем настолько законченным и цельным, что на
первый взгляд могло показаться очень простым. Да, это и есть зрелый плод
высокого творчества, та кажущаяся простота, за которой стоит столько мысли и
знания, труда. Взглянет кто на икону, и первое впечатление, что изображен
исполненный торжества и значительности обряд. Мария и Иосиф приносят
сорокадневного Иисуса в храм. Здесь, при храме, живет пророчица Анна. Она
предсказывает необыкновенную судьбу новорожденному. В самом храме их встречает,
отсюда и название события «сретение» — встреча, старец Симеон, которому давно
уже дано обетование, что он не вкусит смерти, пока не узрит и не примет на руки
рожденного на земле Спасителя мира. И сейчас он узнает, ясно чувствует, что миг
этот настал…
На иконе, мерно ступая, движутся навстречу Симеону на
одинаковом расстоянии друг от друга мать с младенцем на руках, Анна, за ней
обручник. Высокие стройные их фигуры Рублев изобразил так, что они видятся
соединенными, перетекающими одна в другую. Их мерному движению, торжественному,
неуклонному и неотменимому, как бы указывая на его значительность, вторит легко
изгибающаяся стена, которая изображает преддверие храма.
А навстречу младенцу в глубоком, смиренном поклоне
протягивает благоговейно покровенные одеждами руки ветхий служитель
ветхозаветного храма. Сейчас оп приемлет на руки… собственную свою смерть. Дело
его на земле окончено: «Ныне отпущении раба твоего, владыко, по глаголу твоему
с миром…» На смену старому, ветхому приходит мир новый, завет иной. И ему,
этому новому, — таков всеобщий и всеобъемлющий закон жизни — придется
укорениться в мире только через жертву. Юное «отроча» ждет позор, поругание,
крестная мука. В сдержанном настроении, в лицах, как бы подернутых дымкой
печали, Рублев выразил это будущее, жертвенное, смертное. И с особой силой
пережил это художник, когда писал лицо Богоматери. Для Андрея — и здесь он не
расходился с традицией — ясно было, что Мария знает о судьбе сына, прозревает и
собственное страдание, «оружие», которое «пройдет ее сердце». Трепетное это
материнское чувство хорошо видно, но дано с редкой и благородной мерой
сдержанности. Все, чему суждено свершиться, нужно для людей, для всего мира.
|