Кандидатура Феодора была отвергнута патриархом по
чисто политическим мотивам. Зная о московско-тверском споре за власть,
византийцы опасались, что митрополит из русских не сможет сохранить нейтралитет
и быстро окажется на самом острие политической борьбы. Это противоречило бы
основным принципам поведения «митрополита Киевского и всея Руси», разумеется,
как их понимали в Константинополе. Кроме того, патриарх не хотел ставить на
киевско-владимирскую кафедру второго подряд митрополита из русских и тем самым
создавать определенную традицию.
Иван Калита не повторил ошибки Михаила Тверского и,
насколько известно, постоянно стремился быть в добрых отношениях с Феогностом.
Что касается митрополита, то его в клерикальной литературе обычна изображают
верным сподвижником Ивана Калиты. «Св. Феогност, как пастырь мудрый и
ревностный, употреблял все меры, чтобы содействовать московскому князю,
стремившемуся к благу России и православной церкви»,— писал в середине прошлого
столетия церковный историк митрополит Макарий. Спустя полвека
другой, гораздо более трезвый в своих оценках автор «Истории русской церкви»
профессор Московской духовной академии Е. Е. Голубинский уверял, что «преемник
св. Петра Феогност был самым усердным помощником князей московских в достижении
ими своих стремлений». Прошло еще полстолетия — и новый
корифей церковной историографии профессор Духовной академии в Париже А. В.
Карташев рисует деятельность Феогноста в самых восторженных выражениях:
«Митрополит Феогност замечателен в истории Москвы тем, что, будучи чужим для
Москвы по происхождению, он всю жизнь содействовал ее успехам как добрый
патриот». «В своей гражданской политике митрополит Феогност сделался столь
усердным москвичом, как только можно было ожидать от местного уроженца». Он
стал «дружественным сотрудником московских князей в их стремлении к возвышению
Москвы». И наконец последнее слово церковной историографии—
историческое введение к «Православному календарю за 1985 год», изданному
Московской патриархией: «В 1328 году на Русь из Константинополя прибыл
преемник святителя Петра митрополит Феогност. С глубоким пониманием отнесся он
к деятельности великого князя Ивана Калиты, направленной на создание
централизованного государства. Митрополит Феогност справедливо усматривал в
этом залог общенародного блага и порядка, успешного развития духовного
просвещения и культуры».
История с Феогностом может послужить еще одним
примером того, как церковные историки десятилетиями, веками кружат в одном и
том же, раз и навсегда очерченном для них круге оценок и характеристик.
Любопытно другое: тезис о Феогносте — «надежном помощнике» московских
князей—«настолько устоялся, стал общим местом, что очень часто как нечто само
собой разумеющееся используется и в работах современных советских историков.
Что же сообщают источники об отношении Феогноста к
процессу усиления Московского княжества, к различным идейно-политическим акциям
его правителей? Как правильно истолковать то немногое, что говорят летописи о
поступках этого иерарха?
Прежде всего необходимо восстановить тот исторический
фон, на котором разворачивалась деятельность Феогноста на Руси. Во второй
четверти XIV в. борьба московских князей за собирание под своей властью
различных княжеств и земель была в исторической перспективе наиболее важным
политическим процессом. Экономический подъем 30—50-х годов XIV в. коснулся не
только московских земель. Быстро росли и такие политические центры, как Нижний
Новгород, Рязань, Суздаль. Довольно быстро поднялась после погрома 1327—1328
гг. Тверь. Во второй половине XIV в. эти княжеские столицы готовы были
оспаривать руководящую роль Москвы. Основой возрождения сельского хозяйства,
торговли, ремесла, культуры в Северо-Восточной Руси были стабилизация
политической обстановки, прекращение ордынских нашествий — словом, та самая
«великая тишина», за которую современники так восхваляли Ивана Калиту и его
сыновей, московских великих князей Семена Гордого (1340— 1353) и Ивана Красного
(1353—1359), прощая им многочисленные «обиды» и «неправды».
Эта «тишина» нелегко далась московским князьям. Она
была оплачена огромными расходами в Орде, регулярными поездками к ханскому
двору. Сам Калита ездил к Узбеку в 1326, 1328, 1331—1332, 1333—1334, 1336, 1338
(?), 1339 гг. Поездки в Орду отнимали не менее полугода,
требовали большой физической выносливости, сопровождались огромным нервным
напряжением. Да и у себя дома, в Москве, великий князь Владимирский постоянно
находился под наблюдением гласных и негласных ордынских соглядатаев. Даже во
времена Ивана III в московском Кремле имелось ордынское подворье, где
постоянно находились ханские представители.
Впрочем, Иван Калита не был, да и не мог быть домоседом.
Большая часть его жизни проходила в седле, в походах. Он то выколачивал
«ордынское серебро» из прожившихся ростовских и ярославских князей, то стращал
своенравных и прижимистых новгородских бояр, то вновь замирял непокорную Тверь.
Успехи Ивана и его сыновей во многом объяснялись тем,
что в их руках было великое княжение Владимирское. Его обширные территории с
большими экономическими и людскими ресурсами были поставлены на службу Москве.
В 1331 г., после смерти своего соправителя князя Александра Суздальского, Калита
добился воссоединения великого княжения и стал его полновластным хозяином. С
тех пор московские князья мертвой хваткой держали владимирский стол. Уже
Дмитрий Донской, по молодости лет чуть было не выронивший из рук великое
княжение, к концу жизни гордо именовал его своей «отчиной», то есть
бесспорным, наследственным владением.
Сохраняя за собой великое княжение, Калита одновременно
расширял свои владения с помощью покупки в Орде ярлыков на право управления городами
и целыми областями. Так, он «прикупил» Углич, Галич и Белоозеро. Через эти
края московский князь тянется к пушным богатствам русского Севера, где издавна
хозяйничали новгородцы. Меха, «мягкое золото», были важнейшей статьей торговых
доходов Руси. Их охотно принимали в качестве дани и подарков ордынские
правители.
Покупая целые княжества, Калита не гнушается и более
мелкой добычей. В ростовской земле известны в это время села, принадлежащие
московскому князю. Такие островки московских владений быстро становились
плацдармом для дальнейшего «освоения» края московскими феодалами.
Источники не дают оснований говорить о сколько-нибудь
активной поддержке, оказанной митрополитом Феогностом московским князьям при
решении этих важнейших вопросов их внутренней политики. Впрочем, есть один
эпизод, который обычно приводят как пример помощи Феогноста Ивану Калите. В
1329 г. Калита безуспешно пытался заставить псковичей выдать ему для отправки
к ханскому двору опального князя Александра Михайловича Тверского. Псковичи, не
боявшиеся никого, «кроме Бога и св. Троицы», и к тому же недавно построившие
еще один пояс городских каменных стен, деятельно готовились к борьбе с
москвичами и их союзниками новгородцами. Трудно сказать, чем закончился бы этот
конфликт. Однако в дело вступил митрополит Феогност. Он как раз собирался
отправиться в Орду и потому стремился продемонстрировать свою лояльность по
отношению к хану, приняв участие в преследовании Александра Тверского, которое
велось по приказу Узбека. Митрополит своей властью запретил церковную службу во
Пскове до тех пор, пока жители не перестанут поддерживать тверского князя.
Храбрых псковичей не остановила и эта мера. Однако дальновидный князь Александр
не захотел открыто оскорблять митрополита неповиновением и уехал в Литву. При
этом в залог скорого возвращения он оставил во Пскове свою княгиню. В сущности,
это была тонкая игра двух опытных политиков: князь своим смирением оказал
услугу новому митрополиту, укрепил его авторитет в глазах русских и Орды.
Оценив этот жест Александра, митрополит никогда более не предпринимал против
него каких-либо враждебных действий. Уже через полтора года, когда стих ханский
гнев, Александр вернулся во Псков, княжил здесь и даже приезжал в Тверь, хотя
формально все еще находился под отлучением.
|