В одном из писем к константинопольскому патриарху
Ольгерд, жалуясь на митрополита Алексея и вообще на Москву, доносил, что
восточными соседями отнят у него, у Ольгерда, ряд городов, в том числе Великие
Луки, Ржева, Березуйск и Мценск. В этом ряду особенно красноречивы два
последних названия. Березуйск — маленький смоленский городок на границе с
Московским княжеством, тяготеющий к последнему (князь березуйский Василий
Иванович, как помним, погиб от литовского копья при защите Волоколамска). А
Мценск, стоящий в верховьях Оки, казалось бы, совсем уж далек от литовских
пределов, — почему же Ольгерд считал его своей собственностью?
Тем не менее литовец так считал. В своих
представленьях о желательных размерах великого Литовского и Русского княжества
он рассчитывал на постепенный охват Междуречья с двух сторон — с северо-запада
и юго-запада. Если до сих пор его владения распространялись в основном вниз по
течению Днепра и по его притокам, то следующим шагом будет захват волжского
верха и днепровско-окских волоков. Ока мерцала в его мечтаниях серебряной
жилой. Овладеть верховьями, а затем и серединным течением Оки — значит перерезать
пути, по которым Москва сносилась с Константинополем, по которым она ведет
торговлю с Востоком и сурожанами. Породнившись недавно с московским домом,
Ольгерд вовсе не собирался выкинуть напрочь из головы свою заманчивую «речную
мысль». Да и роднился он не для того, чтобы отныне меч его ржавел в ножнах, не
видя свету, не чуя ветру, не вкушая горячего вражьего тела. Дело брачное и дело
бранное существовали в его сознании совершенно раздельно, будто тяжкий межный
валун намертво улегся между ними; как это первое дело может второму помешать?
Не давала покоя старому честолюбивому полководцу и
память о двух бесславных стояниях его конницы у стен Кремля, и досада от того,
что он ни разу так и не выманил московских молодцов в открытое поле. Ему бы
открытого поля — уж здесь-то он напоит допьяна и свата и зятя.
В июне 1373 года Ольгерд Гедиминович скрытно, — по
крайней мере, ему представлялось, что, как и всегда, это получится у него
скрытно, — провел свои войска между верхнеокскими притоками Пахрой и Угрой и объявился
у городка Любутска (на современных картах городок этот отсутствует, но, по
мнению Н. И. Карамзина, местоположение Любутска известно: село Любудское
Калужского уезда).
Литовская рать была в уже привычном для русской
разведки составе: оба Гедиминовича со старшими сыновьями; 12 июня здесь, под
Любутском, к Ольгердовым полкам присоединилась тверская рать, которую привел
Михаил Александрович. Ольгерд мог быть наконец доволен: московскую силу, вышедшую
на противоположный конец поля, возглавлял сам Дмитрий (зятя Владимира, правда,
не было, тот сейчас находился в Новгороде, помогая вечевикам залечивать раны
торжокского разгрома и своим присутствием оттягивая к новгородскому рубежу
часть тверского воинства).
Впрочем, удовольствие, которое доставлял Ольгерду вид
готовящихся к сражению ратей, слегка подтачивалось беспокойством. Он все-таки
не предполагал, что его продвижение будет так точно расчислено противником и
что Дмитрий решится выйти ему навстречу так далеко. Это его беспокойство, похоже,
и предопределило дальнейшее развитие событий.
Зная, что Ольгерд всегда любит навязать собственные
условия боя, Дмитрий постарался упредить противника и первым нанес удар по
сторожевому литовскому полку. Удар наносился наверняка, превосходящими силами,
и этот риск оправдал себя. Молниеносный и полный разгром сторожевого заслона
отозвался в стане Ольгерда смятением. Такой решительности от Дмитрия никак не
ждали. Может быть, задним числом литовец и укорял себя за то, что переусердствовал
в опасливости, но сейчас собственное положение представлялось ему настолько
неприятным, что, с трудом наведя порядок в полках, он приказал отводить их за
глубокий овраг. К счастью для него, москвичи не догадались тут же нанести
второй удар. Рати заняли противоположные берега обрывистого, поросшего лесом
оврага, и таким образом нечаянно возникло нечто наподобие перемирия; та из
сторон, которая бы отважилась преодолеть препятствие, ни за что не была бы
допущена на другой берег оврага, — его дно стало бы для нее готовой могилой.
Стояние длилось несколько дней. Для Дмитрия в этом
стоянии не было ничего унизительного — не он пришел разбойничать в чужую землю.
Он оберегает свои пределы — и только. А вот Ольгерда вынужденное бездействие на
виду у московской рати удручало донельзя. Получалось, что каждый его следующий
приход в Междуречье (а сейчас даже и не дошел) выглядит невзрачней предыдущего.
Мир без настоящей войны не прибавит ему славы как
полководцу, но это, может быть, уже последний в его жизни поход, так пусть
лучше внуки вспоминают миролюбивого Ольгерда, чем деда, хлебнувшего напоследок
из чаши позора. Между разделенными оврагом ратями наконец завязались
переговоры, стороны — в который уже раз! — обменялись перемирными грамотами.
Исход третьей Литовщины был явно в пользу Москвы.
|