Три сторожи.
Хотя и «Краткий рассказ» и «Летописная повесть» ни слова не говорят о снаряжении
Дмитрием Ивановичем трех сторож в верховья Дона, было бы легкомысленно на этом
основании усомниться в достоверности того, что сообщает о действиях русской
военной разведки «Сказание...».
В предприятии, небывалом по охвату пространств и по
числу участвующих в нем ратников, без разведки, четко действующей,
разветвленной и прочно связанной со ставкою великого князя, обойтись было
просто немыслимо. Известно, что во времена первой Литовщины Москва еще не
располагала достаточно опытной и надежной дальней сторожей. В течение десяти с
лишним лет такая сторожа была при великокняжеском войске не просто создана, но
и закалена буднями изнурительной, полной риска и смертельной опасности службы.
Это был цвет московского воинства, содружество витязей наподобие былинной
богатырской заставы. Разведчики, числясь лучшыми слугами великого князя, были
приписаны к его двору. В народе знали их по именам и прозвищам, лучшую часть
жизни они проводили в седле, отвага была их невестой, ветер прирастал к их
плечам подобием крыльев, большинство из них сложило голову, не вкусив
напоследок зрелища родных и близких.
«Сказание...» почтительно называет их по именам. В
первую сторожу, посланную к Тихой Сосне, как мы помним, еще в июле, входили:
Родион Ржевский, Андрей Волосатый, Василий Тупик. Это по редакции
«Сказания...», использованной Никоновским летописцем. Остальные «оружники»
первой сторожи по именам тут не названы, о них говорится лишь вообще, как о
«крепких мужественных» бойцах. Судя по всему, поименованные разведчики были начальниками
десяток или даже более крупных подразделений.
Вторую сторожу, отправленную вскоре за первой,
возглавили Климент Поленин, Иван Святослав, Григорий Судок. В третью,
предводителем которой великий князь назначил уже известною нам Семена Мелика,
входили: Игнатий Крень, Фома Тынин, Петр Горский, Карп Александров, Петр
Чириков и иже с ними.
Но иные редакции «Сказания...» дают множество
разночтений в именах и прозвищах разведчиков по всем трем сторожам. В некоторых
списках, например, мы вместо Андрея Волосатого встречаем «Якова Ондреева сына
Волосатого» или «Якова Андреевича Усатова», и это не кто иной — подсказывает
нам еще один список, — как «Яков Ослебятев», то есть сын Андрея Осляби. Какому
же списку верить больше? Видимо, последнему, ведь об участии Якова Ослебятева в
битве говорит и автор «Задонщины» словами безутешного Осляби: «Брате Пересвет,
уже вижу на тели твоем раны тяжкие, уже голове твоей летети на траву ковыл, а
чаду моему Якову на ковыли зелене лежати на поли Куликове...»
Видоизменяются от редакции к редакции, от списка к
списку и другие имена. Клементпй Поленин становится Полевым, Григорий Судок —
Судоковым, Игнатий Крень — Креняковым, Карп Александров — Олексиным, Петр
Чириков — Петрушей Чуракиным. В одном из списков Василий Тупик помещен не в первой,
а в третьей стороже, имеются и другие перестановки. Все это вроде бы вызывает
недоверие, но в то же время сквозь зыбкую поверхность разночтений проглядывает
некая твердая, незыблемая основа. Такова особенность Предания: растворяясь в
людской молве, оно неизбежно утрачивает что-то от первоначального своего
облика; кто-то недосказал, кто-то недослышал, кто-то, наконец, неправильно
переписал, не сумев разобрать полустершееся имя. Конечно, хорошо бы иметь дело
с менее противоречивыми источниками. Но мы имеем дело с такими, какие нам
достались. И спасибо «Сказанию...» за то, что оно своим многоголосием отнимает
у забвения хотя бы еще несколько имен и судеб героев Куликовской победы.
Известно, что последняя из сторож — вместе с остатками
первых двух — участвовала и в самой битве, войдя в состав сторожевого полка.
Того самого, из которого выехал на единоборство Пересвет и в котором при
«первом суиме» стоял великий князь московский.
Три сторожи были чрезвычайными воинскими
подразделениями. Но значит ли это, что в предыдущие месяцы дальние подступы к
русским княжествам находились в безнадзорном состоянии?
Одна из редакций «Сказания...» свидетельствует: нет,
не находились. Кроме чрезвычайных сторож, Дмитрий Иванович имел на юге в своем
распоряжении еще и долговременно действующую порубежную заставу, и она насчитывала
не менее пятидесяти воинов.
В июле один из этих разведчиков, Андрей Попович сын
Семенов, прибыл в Москву и доложил великому князю, что накануне он попал в плен
к ордынцам, что допрашивал его лично Мамай, называвший великого князя Митей:
«Ведомо ль моему слуге, Мите Московскому, что аз иду к нему в гости... а
моей силы 703 000?.. Может ли слуга мой всех нас употчивать?»
В этой, по определению Карамзина, «сказке о войне
Мамаевой», конечно же, ощутимо влияние эпической поэзии. Оно и в явно
завышенном числе ордынской «силы», и даже в имени разведчика, схожем с
прозвищем былинного богатыря Алеши Поповича. Но и тут под слоем литературного
привнесения отчетливо просвечивает историческая подоплека. Застава была, были
жестокие порубежные стычки с разведкой врага, были гонцы, покрывавшие в
полтора-два дня сотни верст, не щадившие лошадей и самих себя, были великие,
поистине богатырские образцы преданности и отваги.
Гости-сурожане.
О том, что в битве наряду с представителями иных сословий участвовали и русские
купцы, хорошо известно. Средневековый московский купец, он же гость, вовсе не
был похож на малоподвижного, животастого чаехлеба с одутловатым лицом, каким
изображают у нас его типичного потомка времен Дикого и Кабанихи. Современный
исследователь древнерусского купечества В. Е. Сыроячковский пишет: «Купцы были,
несомненно, особым, лучшим элементом ополчения и притом, весьма вероятно,
конным». У него же читаем: «Опасность, ждавшая купца и в лесах Севера и во время
пути по пустынной степи, заставляла купца вооружаться, сообщала ему внешний
облик воина во время его торговых поездок и воспитывала боевые качества в тогдашнем
госте. Таким образом, этот гость мог быть полезной единицею и в городском
ополчении и быть пригоден и для подлинной военной службы. Умение владеть конем,
мечом и луком сближало его с феодальной средой».
«Сказание о Мамаевом побоище» сообщает, что Дмитрий
Иванович, отправляясь в поход, взял с собою десятерых гостей-сурожан. Судя по
всему, купцов в ополчении было гораздо больше, но эти десять выделены особо именно
потому, что они «сурожане».
Наиболее видная часть московского купечества в XIV
веке делилась на суконников, торговавших с Новгородом, а через Новгород с
Ганзой, и сурожан, торговавших на южных рынках, поддерживавших тесную связь с
разноплеменным купечеством Сурожа (нынешнего Судака).
Именно это обстоятельство — осведомленность сурожан «в
Ордах и в Фрязех» — выделяло десятерых московских гостей, привлекало к ним
особое внимание современников и потомков. В «Сказании...» они названы, как и
военные разводчики, по именам, и хотя в разных его редакциях и списках эти
имена также слегка видоизменяются, и тут под тонким покровом разночтений залегает
пласт достоверности. Вот как именует гостей-сурожан Никоновская летопись:
«Василей Капица, Сидор Елферев, Констянтин Волк (фамилия здесь опущена и
восстанавливается по «Сказанию...»), Кузма Коверя, Семион Онтонов, Михайло
Саларев, Тимофей Весяков, Дмитрей Черной, Дементей Саларев, Иван Ших».
Этот перечень неоднократно привлекал внимание
историков, в частности, признано, что фамилии нескольких купцов имеют греческое
происхождение. Но это не значит, что Дмитрий Иванович взял с собой иностранцев,
любопытствующих посмотреть на то, как две рати будут уничтожать друг друга. Это
были именно русские, московские купцы, но хорошо знающие Восток и Средиземноморье.
|