Как видим, под влиянием непреклонных и жестких
требований Москвы содержание новгородских предложений заметно изменилось по
сравнению с их первым вариантом, изложенным на встрече 24 ноября. Новгородцы
соглашались на введение постоянной ежегодной дани, на наместничье управление в
пригородах, отказывались от попыток добиться освобождения осужденных в 1475 г. бояр. Однако они
по-прежнему настаивали на сохранении «суда по старине» и протестовали против
«позвов» в Москву. Видимо, эти пункты представлялись им наиболее существенными.
Еще более важно, что на встрече 7 декабря возникали вопросы о «выводах» и
вотчинах бояр; речь шла уже не только о политической власти господы, но и о
самом существовании новгородского боярства как такового. Не менее характерна
постановка вопроса о службе на Берегу — на наиболее важном, опасном и
беспокойном для Русского государства южном рубеже. Если эвентуальная угроза
боярским вотчинам — забота господы, то служба на Берегу затрагивала в принципе
интересы основной массы новгородского населения (отсюда, видимо, и назначение
«черных» людей в состав делегации).
Новгородские предложения вызвали отрицательную реакцию
великого князя, усмотревшего в них посягательство на свой авторитет как главы
государства. «Вы нынеча сами указываете мне, а чините урок, как нашему государству
быти», — велел он заявить новгородской делегации. Члены ее вынуждены были
сделать вид, что не знают, о чем идет речь: «Великы Новгород низовские пошлины
не знают, как государи наши великие князи государьство свое держат в Низовской
земли». В ответ на это глава московской делегации князь Иван Юрьевич Патрикеев
по приказанию великого князя впервые сформулировал конкретные требования
московской стороны: «Вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти,
посаднику не быти, а государьство нам свое держати; ино на чем великым князем
быти в своей отчине; волостем быти, селом быти, как у нас в Низовской земле: а
которые земли наши, великих князей, за вами, а то бы было наше». Со своей
стороны великий князь «жалует» свою отчину: «Вывода бы не паслися, а в вотчины
их не вступаемся, а суду быти в нашей отчине в Новегороде по старине, как в
земле суд стоит».
Значение этого заявления трудно переоценить. Перед
нами — программа установления московских порядков в Новгородской земле.
Основной и исходный пункт этой программы — ликвидация вечевого строя, т.е.
полная реконструкция политического устройства Новгорода. В представлении
великого князя это и есть «государьство нам свое держати» — непосредственно
управлять новгородской «отчиной». С первым пунктом тесно связан второй —
создание материальной базы новой государственной власти в Новгородской земле
путем организации великокняжеского земледелия («волостем быти, селом быти, как
у нас в Низовской земле»). Создание этих владений мыслилось частично в форме
«возвращения» новгородцами земель прежних великих князей.
По сравнению с этими конкретными требованиями уступки
великого князя носили декларативный, в значительной мере формальный характер,
хотя и касались принципиально важных для новгородцев вопросов. Это были обещания,
выполнение которых зависело целиком от воли и усмотрения московского
правительства: не делать «выводов», не вступаться в вотчины и сохранить старинный
суд. Под последним пунктом, видимо, подразумевалось не делать «позвов» в
Москву. Сравнение декларации 7 декабря с заявлением, сделанным на вече в мае 1477 г. боярином Федором
Давыдовичем, показывает существенную эволюцию московских требований. Если в мае
великий князь не посягал формально на вечевое устройство Новгорода, стремясь
только к его фактическому подчинению местной администрации, назначенной в
столице, то теперь он требовал полной ликвидации вечевого строя. 7 декабря —
важнейший рубеж в московско-новгородских переговорах, начало их последнего,
решающего этапа: новгородским властям был фактически предъявлен ультиматум.
Неудивительно, что для обсуждения этого ультиматума
новгородцам потребовалась целая неделя. Легко представить себе бурные прения в
эти дни на заседаниях господы и на вечевых собраниях — речь шла о смертном
приговоре республике. Только 14 декабря новгородские делегаты снова явились к
великому князю. Находясь в безвыходном положении, Великий Новгород вынужден был
принять основные требования великого князя: «Вече и колокол и посадника отложи,
чтобы государь с сердца сложил и нелюбья отдал». Вместе с тем делегаты снова
били челом о выводе, о землях, водах и животах, о «позвах» и службах.
Итак, роковой шаг был сделан. Новгородские власти
согласились на отмену республиканских институтов, ценой чего надеялись
сохранить свои вотчины и животы, добиться облегчения в службах. С этого времени
феодальная республика фактически прекращает свое существование — далее
переговоры пойдут только о деталях хотя и важных, с точки зрения новгородского
боярства, но не существенных для политических судеб города.
Получив согласие на удовлетворение своих просьб,
новгородская делегация позволила себе обратиться с челобитьем, «чтобы государь
дал крепость своей отчине Великому Новугороду, крест бы целовал». Это традиционное
требование новгородцев, вытекавшее из их двусторонних договорных отношений с
великими князьями, отражало безнадежную попытку новгородских властей сохранить
хоть тень прежних порядков. Неудивительно, что оно было категорически
отвергнуто великим князем: «…не быти моему целованию». Отвергнута была и
просьба о целовании креста боярами. Самая последняя, минимальная просьба,
отражавшая последнюю искорку, последний отблеск новгородской самостоятельности
— «чтобы наместнику своему велел целовати, которому у них быти», — была также
отклонена великим князем («он же и того не учини»). Московская сторона
решительно отметала все намеки на двусторонность отношений и обязательств своей
«отчине». Более того, великий князь отверг и просьбу об «опасной грамоте» для
продолжения переговоров, показав этим свое неудовольствие амбициями
новгородцев. Поведение новгородских делегатов, настаивавших хотя бы на внешнем
соблюдении двусторонности отношений, свидетельствует о неспособности
новгородского боярства понять суть происходящего и примениться к нему.
Разумеется, это было следствием не тупости, а глубокого политического
консерватизма, характерного для позиции новгородской боярской олигархии,
консерватизма, органически связанного с ее природой как отжившего
социально-политического института.
В Новгороде начался хаос. «Людям мятущимся в осаде в
городе, иные хотящи битися с великим князем, а инии за великого князя хотяше
задати, а тех болши, котори задатися хотять за великого князя» — в таких
выражениях описывает события Псковская III летопись. По словам другого
псковича, «сущим в граде от многого недостатка и стеснения многу скорбь имеаху,
плач и рыдание». Этот летописец также подчеркивает обострение
социально-политической борьбы в осажденном городе: «…и бяше в них непословица и
многыа брани, мнози бо велможи и бояре перевет имеаху князю великому, и того
ради не изволиша в единомыслии быти и въсташа чернь на бояр и бояри на чернь».
Действительно, фактическое принятие ультиматума об
упразднении вечевого строя создало в Новгороде принципиально новую политическую
ситуацию и не могло не привести к взрыву антагонизма между боярами и «чернью».
Думается, дело не в том, что отдельные (или даже многие) бояре подозревались в
«перевете» к великому князю и были готовы перейти к нему на службу (что и
проявилось уже в ноябре). Гораздо более важным было то, что новгородское
руководство в принципе приняло решение о капитуляции в важнейшем вопросе о
вечевом строе, но продолжало спорить с московской стороной по поводу своих
собственных прав и привилегий, прежде всего о сохранении своих вотчин,
затягивая тем самым осаду, всей своей тяжестью ложившуюся на плечи «черни».
Очевидно, с точки зрения последней, продолжение обороны уже не могло иметь
никакого реального значения, и неудивительно, что в новых условиях все больше
становилось тех, «котори задатися хотять за великого князя» и тем самым
прекратить бессмысленную борьбу. Готовая на жертвы во имя сохранения вечевой
традиции родного города, «чернь» не хотела страдать и умирать за интересы своих
бояр. Полную бесперспективность дальнейших усилий по обороне города понял и
организатор этой обороны — князь Василий Васильевич Гребенка Шуйский, который
28 декабря сложил с себя крестное целование Новгороду. Через два дня он
беспрепятственно выехал из обреченного города «и, к великому князю приехав,
челом бил и крест целовал… И прият его князь велики, и почти его, а дары дасть
ему». Сложив с себя крестное целование Новгороду и присягнув великому князю,
бывший новгородский князь совершил акт феодальной коммендации: переход от
одного сюзерена к другому. Несмотря на то что этот потомок владетельных
суздальских князей дважды — в 1471 и 1477 гг. — стоял во главе новгородских
войск, боровшихся с великим князем, он отнюдь не рассматривался московским
правительством в качестве изменника или врага. Феодальная
присяга ставила его в ряды великокняжеских вассалов со всеми их правами и
привилегиями. Право «отъезда» — один из устоев системы русского феодального
полицентризма — было использовано на этот раз целиком в интересах великокняжеской
власти.
Тем временем переговоры все еще тянулись. 19 декабря
новгородская делегация снова (в шестой раз) была в ставке и повторно выслушала
требование о предоставлении великому князю волостей и сел в Новгородской земле.
Почта две недели понадобилось новгородской господе для ответа на это
требование, кровно задевавшее ее интересы. Только 1 января 1478 г. «владыка с посадникы
и з житьими» (но уже, по-видимому, без «черных» людей, представителей рядовых
жителей новгородских концов) «явили» великому князю две волости — Луки Великие
и Ржеву Пустую. Этот дар двух пограничных волостей, и без того находившихся под
московским влиянием, больше походил на подачку, а потому не вызывает удивления,
что он был отвергнут.
Отъезд князя Шуйского, знаменовавший развал в
организации обороны города, и, вероятно, усиление выступлений «черни» заставили
господу поторопиться пойти на новые уступки. Уже 4 января, на
восьмой встрече делегатов, владыка «с теми же прежереченными» «явил» великому
князю десять волостей: четыре владычных, три — Юрьевского монастыря, по одной —
Благовещенского и Антоньева монастырей, Тубас, «да чьи в Торжку земли владычных
и боярских и монастырских и всех Новгородцев и (чьих) земли ни буди». В отношении
торжковских земель это была опять примитивная попытка надувательства,
стремление как можно дешевле отделаться от московских требований: Торжок уже
давно принадлежал Москве, что признавали и сами новгородцы. Но московское
правительство не попалось на такую уловку. В ответ на просьбу, «чтобы сам
государь умыслил… колко ему волостей взяти», новгородские делегаты услышали
категорическое требование: «Взяти ми половину всех волостей владычных да и
монастырских, да новоторжскые, чьи ни буди». Великий князь вовсе не собирался
считаться с имущественными интересами новгородских церковных магнатов и
сохранять за ними огромные вотчины — основу их политического и экономического
могущества. Новгородская господа просчиталась, надеясь купить мир ценою
ничтожных материальных уступок. Однако выбора у нее не оставалось. 6 января
новгородская делегация принесла согласие на это требование, сопроводив его
челобитьем, чтобы не брали земель у «убогих» монастырей. Московская сторона
потребовала составления точного списка половины владычных и монастырских
волостей, «а не утаили бы ничего, а что утаят, ино то земли великих князей».
Список был представлен уже на следующий день — времени терять не приходилось. В
последнюю минуту великий князь «пожаловал» владыку, взяв у него не половину
всех волостей, а «только» десять, в которых, однако, было более 230
новгородских сох, т.е. не менее 700 крестьянских участков — обеж (считая
по-новгородски в сохе по три обжи). У шести крупнейших монастырей — Юрьева,
Аркажского, Благовещенского, Никольского Неревского, Антоньева и Михайловского
— в конфискованной половине оказалось более 1700 обеж, а в шести селах, бывших
прежде за князем Василием Шуйским, — 78 сох, т.е. 234 обжи. Всего в руки
великого князя попало более 2700 обеж, не считая новоторжских земель, размер
которых не указан, и волости Пирос, оцененной в 82 куницы. Не
будет преувеличением считать, что общее число крестьянских участков (обеж),
изъятых у новгородских магнатов, доходило до трех тысяч.
Потеряв почти половину церковных земель, но сохранив
боярские вотчины, новгородские делегаты утратили живой интерес к дальнейшим
переговорам и 8 января обратились с челобитьем, «чтобы государь пожаловал
отчину свою, христианьства бы не гибло, понеже бо теснота бе во граде и мор на
люди и глад». Характерно, что в составе делегации теперь снова появились
«черные» люди — просьба о прекращении осады исходила действительно от всего Новгорода.
Оставалось уладить вопрос о дани, который был тут же решен.
|