Доводы Д. Феннела следующие. Василий Иванович, взойдя
на престол, приблизил к себе Вассиана Патрикеева. Мог он, следовательно,
симпатизировать ему и раньше. Но приближение Вассиана произошло не в начале
правления Василия III, а около 1510 г., т. е. после разрыва великого
князя с иосифлянами. Факт, на который ссылается Феннел, говорит против его
построения: Вассиан в первые годы княжения Василия III находился в опале.
Второй его довод заключается в том, что за опальных в 1499 г.
ходатайствовал митрополит Симон, а поскольку он был противником еретиков, то
должен был поддерживать Софью и Василия. С Симоном обстоит дело не так просто.
В 1498 г. Симон «благословил» Дмитрия на великое княжение. В январе
1499 г. по его же «благословению» Иван III секуляризировал земли в
Новгороде. Близость Симона к группировке Дмитрия-внука, казалось бы,
несомненна. Он подтвердил и духовную И. Ю. Патрикеева. Но это только на первых
порах. На соборе 1503 г. Симон решительно выступил в защиту монастырского
землевладения. В 1504 г. он возглавлял собор, который осудил еретиков.
Послание Симона о соблюдении соборного приговора написал Иосиф Волоцкий. Митрополит покровительствовал волоцкому игумену и позднее, до
ухода с кафедры (1511 г.). Во всяком случае ясно, что для характеристики позиции
Симона в 1499 г. нельзя привлекать сведения 1503–1511 гг.,
относящиеся к совершенно иной политической обстановке. Колебания митрополита
отражали изменения в соотношении сил при дворе.
Есть одно сообщение, заслуживающее специального
анализа, — это рассказ Типографской летописи и свода 1497 г. о том,
как Иван III призвал к себе митрополита и епископов и начал просить «у них
прощениа о своем брате, князе Андрее Васильевиче, что своим грехом, несторожею,
его уморил». Л. В. Черепнин обратил внимание на недописанную в летописи фразу:
«Того же лета Симону-митрополиту», помещенную после записи о Судебнике и перед
рассказом о «челобитьи» Ивана III. Сопоставив ее с митрополичьим формулярником,
он высказал предположение, что «митрополит Симон имел основания ходатайствовать
в 1497 г. перед Иваном III за лиц, замешанных в заговоре детей боярских». Предположение интересное, но нуждающееся в дополнительных
доказательствах. Во всяком случае позицию Симона в 1497–1499 гг. нельзя
считать провасильевской. Она была более аморфной.
Последний довод Феннела — это казнь кн. В. В.
Ромодановского, происшедшая месяц спустя после опалы на Патрикеевых и С. И.
Ряполовского. Отец последнего, Иван Андреевич Ряполовский, был родным братом
деда Ромодановского — Федора Андреевича Стародубского. Сам же В. В.
Ромодановский служил одно время боярином князя Михаила Андреевича Верейского, а
сын последнего — Василий был женат на племяннице Софьи Палеолог. В
1484 г., опасаясь ареста, он бежал в Литву. К сожалению,
интересное наблюдение Феннела не имеет однозначного объяснения, ибо неизвестно,
что послужило причиной опалы Ромодановского. Одновременное «поимание»
«тверитина» Андрея Коробова, может статься, говорит о протверских симпатиях
Ромодановского, а отсюда о близости Коробова и Ромодановского к Дмитрию-внуку.
Казнь В. В. Ромодановского — одно из следствий отказа
от мирной политики по отношению к Литовскому княжеству, сторонником которой он,
очевидно, являлся. В феврале 1495 г. Ромодановский был отправлен в
качестве боярина в Литву вместе с дочерью Ивана III и Софьи — Еленой.
Посольство возглавлял С. И. Ряполовский. Вернулся Ромодановский осенью того же
года. В марте 1498 г. его снова направили с посольством в Литву. Попытка
упрочить мирные русско-литовские отношения не увенчалась успехом. В разрядах
есть запись, помещенная под сентябрем 7007 (1498) г., о походе к Казани. После нее дан разряд, в котором перечислены четыре воеводы: С.
И. Ряполовский, В. В. Ромодановский, С. Карпов, А. Коробов, что свидетельствует
о близости Ромодановского и Коробова к Ряполовскому. Сохранил ли Ромодановский
старые семейные связи с Софьей в 90-е годы, сказать трудно. Итак, попытку
Феннела включить С. И. Ряполовского и Патрикеевых в состав окружения Софьи
Палеолог нельзя считать удачной.
С. М. Каштанов считает, что в основе рассуждения Я. С.
Лурье о Степенной книге лежит «теоретически неприемлемая посылка о большей
достоверности ранних источников по сравнению с поздними, хотя нередко бывает и
наоборот». Конечно, сведения любого позднего памятника могут
оказаться достоверными, если будет выяснен их источник, который мог быть
осведомлен о происшедшем в далекие от позднего памятника времена. В общей же
форме прав Лурье, ибо обычно показания современников заслуживают предпочтения.
Но опираться на Степенную книгу, каким бы соблазнительным ни казалось ее
известие, все же нельзя, ибо нет оснований считать, что по интересующему нас
поводу памятник обладал каким-то «особым» (древним) источником информации.
Каштанов, доверяя показаниям Степенной книги, примыкает к тем исследователям,
которые связывают Патрикеевых и Ряполовского с Дмитрием-внуком. Думается, что
для этого есть достаточно данных помимо Степенной книги. П. Нитше подчеркивает,
что летописи не связывают опалу Патрикеевых с династической борьбой.
|