Настоящую бурю вызвали в душе Сергия события,
положившие конец его «неофициальному игуменству», — принятие
священнического сана и введение в обители «общего жития». Они произошли одно за
другим, в 1353–1354 годах, и, как уже отмечалось, были, по-видимому, тесно
связаны друг с другом. Соглашаясь на принятие сана, Сергий предчувствовал, что
за этим последует его превращение в настоятеля киновии. Нет никаких оснований
сомневаться в свидетельстве Жития: Сергий действительно не хотел для себя ни
священства, ни игуменства в киновии. Долгие годы, заглушая «голос крови», он
воспитывал в себе смирение и избегал любой власти. И вот теперь, когда
«священный грозд смирения» был наконец взращен в его душе, ему приходилось
разрушать то, что он столь кропотливо созидал. Священство — это честь, это
некое превосходство над окружающими; игуменство в киновии — это власть «с
грозой», это обязанность быть духовным отцом братьев, наставником и «пастухом».
И вместе с мерой власти возрастает и мера
ответственности перед Богом за ее употребление.
Переход к новому состоянию был для Сергия подлинной
трагедией, ибо он влек за собой громадные утраты в том, что подвижник ценил
более всего — в смирении и внутренней свободе. Объясняя братьям причину своего
нежелания, он высказался со всей прямотой: «Аз убо сам желаю от инех обладаем быти
паче, нежели иными обладати и начальствовати» (9, 326).
Что же все-таки заставило его принять власть?
Разумеется, это не могла быть какая-то внешняя сила, чьи-то уговоры или
принуждение. По образному выражению Жития, Сергий уже тогда «выше прещениа муж
обретеся», то есть был выше любого приказания или принуждения. Это решение
зрело в нем медленно и неуклонно, в долгих раздумьях и беседах с людьми,
мнением которых он дорожил.
К введению «общего жития» склоняла внутренняя
потребность маковецкой общины: разрастаясь, она в условиях «особного жития»
испытывала все более острые внутренние противоречия, вызванные имущественным
неравенством. Вероятно, Сергий глубоко страдал, становясь свидетелем и
невольным участником конфликтов между братьями. Автор Жития Сергия не считает
нужным говорить об этой неприглядной стороне жизни общины. Однако описанный им
подлинный раскол, вызванный введением «общего жития», образовался, конечно, не
на пустом месте, а именно как закономерный итог старых распрей.
Мысль о введении «общего жития», несомненно, посещала
Сергия и при чтении Киево-Печерского патерика. Приверженцем этого уклада
иноческой жизни был «отец русского монашества» Феодосии Печерский, пример
которого всегда был путеводным для Сергия. Следуя его заветам, можно было на
основе общежития по-настоящему поставить на Маковце дело благотворительности и
«страннолюбия».
И все же главная, коренная причина, заставившая
радонежского игумена решиться на перестройку всей жизни в общине, заключалась в
том, что в этом он увидел высшую форму проявления любви к людям. Можно думать,
что именно тогда, в начале 50-х годов XIV века, Сергий пришел к мысли об
особом, исключительном предназначении маковецкого монастыря, о его грядущем великом
служении миру. То был новый горизонт его духовного роста. Он мечтал о создании
сообщества праведников — людей правды, — живущих по заветам Спасителя. Для
«мира» Маковец должен явить достижимость и действенность христианских идеалов,
и в первую очередь — любви и единомыслия; для Бога, которого Сергий всегда
ощущал рядом, как бы невидимо наблюдавшим за всем происходящим, маковецкие
иноки должны были стать теми немногими праведниками, во имя которых он некогда
обещал Аврааму сменить гнев на милость и пощадить даже Содом и Гоморру.
Понимал ли Сергий причины, которые побуждали
митрополита Алексея всеми силами способствовать возрождению на Руси киновий?
Вероятно, понимал и во многом был единомыслен с владыкой. Однако едва ли он
часто думал об этом. Им владели иные заботы. Собрав всю свою любовь и всю волю,
он должен был совершить почти чудо: примирить извечных врагов — человека и
общество, равенство и иерархию, вечность и повседневность.
Воистину, это было великое зрелище, и нам стоит
задержать на нем свой взор. Смиренный инок Сергий Маковецкий, уподобившись
самому Творцу, начинал строить новый мир. В этом мире люди будут жить по
законам добра, а не по законам зла. Между ними будут царить любовь и
единомыслие, небесным прообразом которых служит Святая Троица. Это будет
светлый и свободный мир, о котором люди всегда мечтали, но которого никогда не
могли создать на земле.
Киновия — как бы малый образ этого грядущего мира.
Монастырь на Маковце должен уподобиться тому горчичному зерну, о котором
говорил Иисус. Оно «хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше
всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются
в ветвях его» (Матфей, 13, 32).
В то время как Сергий на Маковце совершал свое
служение, его брат Стефан оказался в самом центре драматических событий 40-х годов
XIV века. Будучи духовником великого князя Семена Ивановича, он видел скрытую
для других постоянную борьбу между совестью и политическим расчетом, происходившую
в сознании его духовного сына.
Как и его отец, Семен был очень противоречивым
человеком. Жестокий и беспощадный как правитель, он смотрел на свою
деятельность как на служение «высшим интересам» и потому надеялся на оправдание
на Страшном суде. Князь верил в то, что московское домостроительство угодно
самой Богородице. Он был ее паладином. И даже в своей духовной грамоте Семен
умолял братьев хранить пламя зажженной в Москве «свечи» — в христианской
символике традиционного уподобления Царицы Небесной.
|