Москвичам пришлось иметь дело с целой коалицией
князей: братьями Дмитрия Константиновича, его союзниками — ростовским, галицким
и белозерским князьями. Однако хитроумные московские правители сумели расколоть
враждебный стан, устранить противников по одному. Главную опасность
представлял, конечно, сам Дмитрий Константинович. Дважды, в 1362 и 1363 годах,
московское войско изгоняло его из Владимира. Неудачно окончилась попытка
Дмитрия Константиновича овладеть Переяславлем. В 1364 году положение
суздальского князя осложнилось тем, что ему нанес удар в спину родной брат —
Борис, внезапно захвативший Нижний Новгород.
Не имея сил для борьбы на два фронта, Дмитрий
Константинович спешно запросил мира. Он обещал москвичам навсегда отказаться от
притязаний на великое княжение Владимирское, а взамен просил оказать ему помощь
в борьбе с младшим братом. Митрополит отозвался на его просьбу. Для начала к
Борису были посланы видные иерархи: архимандрит Павел и игумен Герасим. Их миссия
не имела особого успеха. Борис отказался ехать в Москву на третейский суд с
братом. Вероятно, он не очень верил в справедливость московских правителей и к
тому же опасался попасть в ловушку. Последующие события показали, что Борис был
вполне прав в своих опасениях.
После неудачного посольства Павла и Герасима
московская рать стала готовиться к походу на Нижний Новгород. Однако, не желая
доводить дело до новой войны, Алексей решил послать впереди войска еще одно
посольство. На сей раз оно состояло всего из одного человека. Но этим человеком
был не кто иной, как сам Сергий Радонежский…
Под 1365 годом в летописи сообщается: «Митрополит Алексей
отня епископью Новгородцкую (то есть «нижегородскую». — Н. Б.) от
владыки Алексея. А тогда прииде посол от князя Дмитрея Ивановича игумен Сергий,
зовучи князя Бориса на Москву; он же не поеха; они же церкви затвориша, и князь
Дмитрей Московьский дал свою рать князю Дмитрею Костянтиновичу». Помимо
приведенной здесь Новгородской Четвертой летописи, то же известие содержат
Софийская Первая и Никоновская, а также Московский свод конца XV века. Недавно
одним из историков было высказано мнение о недостоверности этих сведений.
Однако рассуждения, положенные в основу вывода, не отличаются убедительностью (79,
67). Более интересно другое: тот же историк обратил внимание на точное
совпадение фразы «они же церкви затвориша» в раннем источнике — Рогожском
летописце и более поздних летописных текстах, генетически связанных с ним.
Однако в Рогожском летописце эта фраза относится к рассказу о миссии Герасима и
Павла (о которой, кроме него, не сообщает ни одна летопись), а во всех прочих
летописях, где есть известие о походе Сергия, закрытие церквей приписано ему.
Это текстологическое наблюдение позволяет думать, что более поздний летописец
ошибочно перенес на Сергия деяние, совершенное Герасимом и Павлом. Ошибку
одного летописца, как это часто бывало, «тиражировали» последующие переписчики.
Да и по законам здравого смысла Сергию незачем было
налагать запрещение («интердикт») на Нижний Новгород. Известно было, что эта
акция, совершенная Герасимом и Павлом, не принесла желаемых результатов: князь
Борис так и не поехал в Москву.
Зная характер Сергия, можно быть уверенным в том, что
он был послан в Нижний Новгород — если не отправился туда по своей инициативе,
хотя и с согласия московских правителей — именно как человек, имеющий не иерархическую
только (как Герасим и Павел), а скорее мистическую, «нездешнюю» власть над
душами людей. Да и трудно представить себе апостола любви в роли свирепого
ключника, запирающего нижегородские храмы.
Такова внешняя история и предыстория «нижегородского
похода» Сергия. Теперь попытаемся понять, чем была эта миссия для самого
Сергия? Как воспринята она была среди близких к нему людей?
Радонежский игумен отправился в Нижний Новгород
несмотря на то, что это было связано с большим риском. Именно в это время
(1364–1365 годы) в нижегородских краях свирепствовала чума. Оттуда зараза
распространилась по всей Северо-Восточной Руси. В Переяславле «мерли люди по
многу на день, по 20, по 30 на день, иногда на день 60, 70 человек, а иногда
100, а таковы дни были же поболе ста на день человек умирало… Не токмо же в
граде Переяславле было се, но и по всем волостем переяславским был мор, и по
селом и по погостом; и по монастырем, а преже того был мор в Новегороде в
Нижнем, а пришел с Низу от Бездежа в Новгород Нижний, а оттоле на Коломну, а с
Коломны на другое лето в Переяславль, а от Переяславля на другое лето на
Москву. Тако во всех градех и странах и в всех пределех их был мор великыи
страшный» (20, 102).
Рассказав о событиях, летописец не удерживается от
стенаний, которые были тогда у всех на устах. «Увы мне! како могу сказати беду
ту грозную и тугу страшную, бывшую в великий мор, како везде туга и печаль
горькая, плач и рыдание, и крик, и вопль, слезы неутешимы; плакахуся живыи
мертвых, понеже умножишася множество мертвых, и в градех мертвыя, и в селах и в
домех мрътвыя, и в храмех и у церквей мертвыя, много же мертвых, а мало живых» (20,103).
По дороге Сергий видел немало мертвых, опустошенных
чумой деревень. Ветер доносил оттуда запах смрада: в избах разлагались трупы,
хоронить которые было некому. Особые отряды, сжигавшие зачумленные деревни, не
успевали справляться со своей страшной работой. Встречались на его пути и
полчища крыс. Они первыми становились жертвами чумы и спасались бегством,
разнося заразу.
Кто знает, не была ли страшная «кара Божья» той главной
причиной, которая и заставила Сергия выйти из монастыря, отправиться «в мир» с
проповедью братолюбия, смирения и покаяния?!
«Моровая язва» не миловала и духовных лиц. Сергий
знал, что за несколько лет перед тем от чумы умер мужественный и мудрый новгородский
архиепископ Василий Калика. Выполняя свой пастырский долг, он отправился в
охваченный эпидемией Псков. Там болезнь настигла и его. На обратном пути в
Новгород владыка скончался.
|