Позиция Новгорода, Твери и даже Пскова давала им
возможность до поры до времени избегать тягот, которые несли другие русские
земли. Расплата за это наступит позднее. А тем временем московская удавка
медленно, но неотвратимо сжимала шеи этих страусов. Когда говорят пушки, музы
умолкают. В годы смуты московские музы скорбно молчали.
Предвозрожденческий взлет конца XIV — начала
XV в., запечатленный в творениях Андрея Рублева и Феофана Грека, Пахомия
Логофета и Епифания Премудрого, сменился холодным безмолвием. За Андреем
Рублевым последует Дионисий только в конце XV в., когда снова воспрянет и
московская культура. Да и каменное строительство в Москве почти прекратилось.
Только столетие спустя после постройки белокаменных
кремлевских стен Дмитрием Донским Иван III начал возводить новый Кремль.
«Столетняя бедность города, — писал И.Е. Забелин, — явственнее всего
выразилась в незначительности и малом количестве каменных построек».
А пока при дворе тверского князя курили фимиам этому
покровителю искусств, «наследнику царя Константина». И из Твери отправился в
свое трудное хождение за три моря, в диковинную страну Индию любознательный
купец Афанасий Никитин. Именно он, а не кто-либо из осевших при московском дворе
купцов-сурожан додумался до гуманнейшей из мыслей, что «правую веру Бог
ведаеть, а праваа вера Бога единого знати, имя его призывати». С тоской и
надеждой Никитин писал на причудливом языке восточных базаров, зашифровывая тем
самым написанное: «А Русскую землю Бог да сохранит!.. На этом свете нет страны,
подобной ей. Но почему князья земли Русской не живут друг с другом как братья!
Пусть устроится Русская земля, а то мало в ней справедливости».
Даже «соколы» и «кречеты» и те были тогда не
московскими, а белозерскими, ибо «Задонщина» неведомыми путями («неуготованными
дорогами») из Рязани залетела в далекое Белоозеро, а не в царственную Москву.
Это уже потом, при сыне Василия Темного Иване III, в Москву свезены были
умельцы-ремесленники, вольнодумцы-«еретики» и архитектоны со
всей земли Русской (как полоняники-ремесленники заполонили Сарай). Именно
они-то и создавали шедевры русской культуры в конце XV в. Победитель
торжествовал: супостаты были уничтожены, а их достояние — естественный трофей
победителя.
Время произвола и насилия, «время замятное», или «булгачное», губило и те ростки нового
права, которые создавались в покоях умудренных жизненным опытом митрополитов
Киприана и Фотия и в избах великокняжеских администраторов. То, что после
Двинской уставной наместничьей грамоты 1397 г. в Москве создали
Белозерскую только в 1488 г., объясняется не превратностями судьбы,
скрывшей от нас опыты подобного рода на протяжении XV в., а суровым
временем, не склонным поступаться своими страстями во имя каких-либо
сдерживающих начал. Лишь в Пскове и Новгороде, где не слышно было треска копий
и звона сабельных ударов, появляются опыты кодификации русского права, шедшие
на смену Правде Русской.
Успех в ходе борьбы за великое княжение между Василием
II и Юрием Дмитриевичем и его сыновьями на первом этапе (1425–1446 гг.)
склонялся то в одну, то в другую сторону и скорее был благосклонен к галицким
князьям. Но над ними довлело что-то роковое, предопределенное. Вот в
1434 г. в распахнутые ворота Москвы триумфально въезжает князь Юрий.
Казалось, наступил конец кратковременной «замятие».
Так нет же! Прошло всего несколько месяцев, и Юрий
Дмитриевич неожиданно умирает. Власть переходит к его старшему сыну, Василию
Косому. Но не проходит и месяца, как он бежит из Москвы, и именно родные братья
наносят ему первый удар. В 1436 г. он терпит окончательное поражение, и
устанавливается длительное замирение между его братом Дмитрием Шемякой и
вернувшимся в Москву Василием II.
Оно нарушается лишь на короткий срок, в
1441–1442 гг. Затем в 1445 г. в ордынский полон попадает Василий II,
и великим князем наконец становится Дмитрий Шемяка. Ордынский царь склоняется к
тому, чтобы выдать именно ему ярлык на великое княжение. Однако его посол Бегич
так медленно возвращался в Орду, что там подумали, что он убит Шемякой, и
отпустили как своего ставленника Василия II.
|